01 июня 2011

---

Источник: Комсомольская правда

Зоя Богуславская, вдова поэта Вознесенского: «За 15 минут до смерти Андрей сказал мне: «Да что ты, не отчаивайся... Я - Гойя!»

Год назад не стало Андрея Вознесенского. Накануне годовщины мы встретились с его вдовой Зоей Борисовной, писателем и основателем премии «Триумф».

По цоколю их дома в Переделкине буквы сплетаются в кольцо: цокольцокольцо. У властелина этих колец, Андрея Вознесенского, и слова, и жизнь завихрялись всегда сумасшедше. И Россия, ходя по кругу, стала «поэзией»: Poesia. И стихи легко закрутились в новый век: стиXXI.

Он часто бывал в «Комсомолке». Часами дотошно выковыривал неточности в буковках и загогулинах верстки. И потом - казалось, вдруг - проявилась болезнь, явно мешавшая ему, - он все равно приходил и приносил новые стихи и видеомы, и был так же дотошен. Речь ускользала, рука не слушалась, но он был абсолютно тем же - ярким и остроумным. И удивительно - для тех, кто общался тогда с ним в редакции, - благодарным за любую малость, за помощь и любовь к его стихам.

Теперь мы беседуем с Зоей Борисовной, его музой и Озой, сидя за столиком возле дома, и кошка Кускус, сидевшая часто у него на коленях, закольцовывает свои зигзаги и приземляется на опустевший стул поэта. Говорить Богуславской сейчас тяжело, неловкое слово чревато слезами. Будет ли ей легко когда-нибудь теперь, без Андрея Андреевича, с которым они прожили с полвека. Но она крепкая, сама говорит: «Со мной можно идти в разведку». Угощает чаем и домашним мармеладом. Спасибо, Зоя Борисовна.

Зоя Богуславская, вдова поэта Вознесенского: Андрей никогда не говорил о смерти.

Беседа, попетляв, как-то склеивается. Вот, кстати, говорила она, на канале «Россия 1» покажут четыре серии фильма «Андрей и Зоя»  - съемки дались ей непросто... Потом, в понедельник после полуночи, я увидел первую серию. Фильм, как воронка, затягивает. Не просто история семьи поэта и писательницы, а энциклопедия жизни целой эпохи. Каково же было мое удивление, когда первую серию оборвали на полуслове: на канале по понедельникам профилактика. Как лезвием по живому - чик, отрезали конец первой серии. Увы.

Последние две серии, кстати, смотрите за полночь в среду и четверг... А из нашего разговора я решил, убрав лишнее, оставить только то, что рассказала Богуславская. Читайте.


О ПОСЛЕДНЕМ ДНЕ ПОЭТА

- Мне так надоели эти мифы. Что он хотел быть похороненным в Переделкине. Что он умер от пятого инсульта, от четвертого инфаркта… А у него не было никогда ни одного инсульта или инфаркта, вообще он был стопроцентно здоровый человек - если бы не эта болезнь. Мне удавалось 15 лет с этим смертельным диагнозом Паркинсона спасать его - и он работал все эти годы. У него все пошло по Паркинсону: руки-ноги, потом голос, нечувствительность.

А в тот день, еще за полчаса, ничто не предвещало, что это случится. Он умер на моих руках, минут за 15 до того, когда он побелел, я спрашиваю: «Что с тобой?» А он - мне: «Да что ты, не отчаивайся... Я - Гойя!». И я - ему: «Глазницы воронок мне выклевал ворон, слетая на поле нагое»... (строки из стихотворения 1959 года. - Ред.).

А еще из-за забора (дом Вознесенского рядом с домом-музеем его кумира, Бориса Пастернака. - Ред.) слышны были звуки Шопена, только что,
30-го, был день смерти Пастернака... И он мне говорит: «Что за музыка играет?» Можете себе представить - этого я никому не говорила, - и я понимаю, что в его глупой башке соединилось, что вот Пастернак умер и он умирает, и я ему говорю: «Да нет, это там музыкальный вечер какой-то»… Я же столько раз выводила его из этого состояния, и реанимация очень скоро приехала, но - ничего, сказали, полная интоксикация организма. Паркинсон замкнул все…




О КЛАДБИЩЕ И ПОХОРОНАХ

- Часть людей, обманутая слухами, поехали его хоронить сюда, в Переделкино. Возвращаюсь едва живая, а они стоят: «А где же его похоронили?» Я говорю: на Новодевичьем. И была еще парочка статей, что сам он хотел быть похороненным непременно у храма... Я тогда прямо в крик кричала, что ничего этого не было, он хотел быть похороненным с родителями всю жизнь... Знаете, как он их хоронил?

Значит, Андрей Андреевич выступает в Берлине (это было в 1983 году. - Ред.). А мама его, Антонина Сергеевна - она жила с сестрой его родной Наташей, - смотрит телевизор, поэтический вечер Расула Гамзатова. И вот в это время у нее остановилось сердце. Мне звонит Наталья: мамы нет, мамы нет, как быть? А Андрей в Берлине. Я его нашла, говорю: немедленно вылетай, мама очень плоха, не сказала, что ее уже нет. А он - мне: сейчас выступлю, а утром первым самолетом вылечу. Он же не знает, мамы уже нет, какой вечер, надо вылетать… И мы начинаем держать ее гроб, уже есть место в крематории, все готово…

И он успевает самолетом в момент, когда мы стоим в очереди в крематорий. До нас уже три гроба, очередь подходит, он мне звонит, вот сейчас, подождите, тут пробка, сейчас… Он вылетел из машины, не забуду никогда, - молча он и таксист забирают гроб, и он говорит: «Я ее сжигать не дам». Вы бы видели его лицо. «Я не могу, я не дам… Какой сжигать! Пусть ее похоронят рядом с отцом». Отец его, Андрей Николаевич, был директором Института водных проблем АН…

И дальше - он врывался в кабинеты Моссовета так, что все подписывали, - и он добился своего. Они с Зурабом Церетели сделали шар на могиле, он сам сделал проект… Ну вот и я думаю, боже мой, сколько он сделал, чтобы мать похоронили с отцом, и всю жизнь считал, что это его место, - и я буду слушать кого-то? Похоронили его рядом с родителями, хотя чего мне это стоило...
Я же была, как чокнутая, Ленька (сын от первого брака Богуславской. - Ред.) занимался этим… Его с 8 - 9 лет вырастил-то фактически Андрей, они очень друг друга любили (сын сейчас руководит большой компанией, Ru-Net называется). И сын говорит: отказали нам с Новодевичьим, Лужков еще тогда. Я как представила себе, вдруг Андрей нас слышит, про Ваганьково, а там же никого, ничего…
И звонит женщина некая, тоже говорит: должна вас огорчить, Зоя Борисовна. Потом оказалось, что она из Агентства по печати, а я тогда думала, из администрации московской, раз отказал Лужков. И она слышит мой голос: ну как же они могли, ну вы же женщина, у него там родители, мы же не ради почета и Новодевичьего…

И она - мне: «Как родители? Что же вы раньше не сказали?» Я говорю, все говорили, это и в заявлении написано. Она поняла: что-то тут не то, нравится Лужкову Вознесенский или не нравится… И через полчаса - все были потрясены - она перезвонила: все документы, хотя они подписаны уже на Ваганьковку, переделали... А дальше начались проблемы с кладбищем, но про эти детали уже не будем. Понимаете, чувство несправедливости, не ко мне, - вот оно обиднее всего.
 



О ПАРИЖСКОЙ «СКОРОЙ» И ЦЕРКВИ В ЗАХАРОВЕ

- Вы меня спросили про Захарово (несколько лет назад шли разговоры о том, что в подмосковной усадьбе бабушки Пушкина, Марии Алексеевны Ганнибал, вроде бы хотят построить церковь, спроектированную Вознесенским. - Ред.)... Есть два человека, Кедров Костя и Миша Бузник. Надо сказать, они очень любили его поэзию и, наверное, любят. Но чтобы было понятно, вспомню одну историю. Был в Париже пять лет назад такой момент...

У нас была делегация из 50 писателей, и в Елисейском дворце Путин (тогда он был президентом) с Шираком обходят всех... Ширак вдруг останавливается возле Андрея, который пытается встать, - мы его посадили, он долго стоять не мог. И говорит: «Ну что, поэт, а вы помните, как я открывал ваш первый вечер в Париже, когда я еще был мэром?» Лица у писателей вытянулись, всем так просто руки пожали, а Андрюше - все внимание. Он отвечает: «Конечно, помню». Это был первый десант русских писателей. Пришли Эльза Триоле, Луи Арагон...

Ну а потом... Андрей свалился в гостинице, облив кровью весь номер. Я в ночнушке в ужасе бегу вниз, там старичок, ночной портье, не понимает ничего. Беру его за руку, тащу, он видит на полу в крови Андрея, которого я поднять не могу, и вызывает «Скорую». Приезжают скоро, едем в госпиталь, и я вижу штук 11 носилок перед нами, в основном темнокожие люди: один зарезал жену из ревности, другой что-то еще... Выяснилось, что дядька вызвал городскую «Скорую», для тех, кого на улице подбирают... Я подхожу к регистратуре, объясняю, что он уже час истекает кровью. И три хирурга молодых - никогда про это не рассказывала - его укладывают, местный наркоз, и начинают голову шить. И вот уже у Андрея на полголовы повязка, которая намокает медленно, но верно кровью.

А на следующий день его распродажа книг на стенде книжной ярмарки. Сколько раз такое было. После аварии в такси, когда доктор Бадалян (не раз спасавший и Высоцкого. - Ред.) сказал, что Андрей должен три недели лежать, у него сильнейшее сотрясение мозга, он на пятый день встал: я себя уже хорошо чувствую, я иду, дорогая, - ему надо было в издательство. Я сказала: через мой труп. Он сказал, ну, значит, через твой труп. Все.

У него служение поэзии носило характер фанатичный. И его кончина, и Паркинсон - все с этим связано, он никогда не соглашался вылечиваться.

И теперь на ярмарке он был абсолютно белого цвета, но подписывает все до последней книги. И в какой-то момент кто-то говорит: а вы не идете на вечер Струве? Струве устраивал вечер русских поэтов, он был довольно далекий от этого человек, но все это обожал. И Андрей говорит: поедем.

И вот мы входим. Вижу - рядом с хозяином сидит Костя Кедров… Не забуду эту мизансцену: мы входим за руку, Андрей с перевязанной головой. И все 122 телекамеры разворачиваются на дверь, в которую мы входим, - Вознесенский же почетный академик Европейской академии искусств, единственный член академии Гонкуров, абсолютно известное там лицо. И я вижу глаза - как, они же сказали, что Вознесенского нет, - и тут Костя делает четыре прыжка, становится между мной и Андреем, обнимает его, будто только что с ним вошел, - на все камеры. Это был класс... Хотя, справедливости ради, должна сказать, он знал Вознесенского наизусть, не пропускал случая написать, рассказать о нем и о себе почему-то, как о любимом ученике поэта.

А теперь, возвращаясь к Захарово, - это было их предложение. Бузник Миша приходил: мы договорились, патриарх вас примет, Андрей Андреевич, и наконец Захарово будет решено. Патриарх поздравлял его раза три на праздники - и никогда так и не принял.

Вот это их «динамо», которое крутилось, чтобы быть ближе... Ну я не могла эту фальшь выносить. Не ругалась, конечно, дом наш открыт, всех принимала, благодарна каждому, кто любил его поэзию. Просто при этом не надо пытаться владеть его телом, его мыслями, его личностью, как никогда себе не позволяла этого я.


О РЕВНОСТИ И ВЕРНОСТИ

- Когда Белла Ахмадулина узнала, что Андрюша женился, хотя мы еще не были официально женаты, она приехала в Переделкино в Дом творчества - у нас еще не было квартиры - и повесила мне на шею свой опаловый крестик. Это был такой жест - она сняла, встала на колени и сказала: «Он тебя выбрал…»

У них с Беллой была эта дружеская влюбленность до последних дней. Раньше на каждый ее день рождения Андрей ехал с утра с цветами... Помните его строчки? «Нас много. Нас может быть четверо./ Несёмся в машине как черти./ Оранжеволоса шофёрша./ И куртка по локоть - для форса./ Ах, Белка, лихач катастрофный,/ нездешняя ангел на вид,/ хорош твой фарфоровый профиль,/как белая лампа горит!»

В последние годы стало сложнее - с его и ее болезнями... Они и похоронены недалеко друг от друга (от могилы до могилы мы насчитали 111 шагов. - Ред.)
Ревность? Знаете, я вот говорю об этом в фильме («Андрей и Зоя»): вокруг нас менялись жены и любовницы, все, кроме нас с Андреем. Он оказался верным, как человек. Любовь, романы были - но это другое, это всегда было связано с поэзией. Однажды в Болгарии он исчез и, вернувшись, признался: «Я тебе скажу на всю оставшуюся жизнь. Я никогда не смогу предать - и ты знай одно: ревновать ты меня будешь только к стихам». Понимаете?

У меня было множество друзей, у него не было никакого ближайшего друга, которому он мог рассказать все. Одиночество - одно из свойств его как поэта. Был он - и другие.

Непростые отношения с Евтушенко... Наверное, тут была какая-то ревность. Помню, когда-то мы, еще молодые, в пылу страсти поехали в Карпаты, сходили там с ума, бросались подушками. И он тогда сочинял хулиганские стишки, адресованные Евтушенко... Были и такие строчки у него: «Я в кризисе, душа нема, ни дня без строчки, друг мой дрочит (это про Евтушенко). А у меня ни дней ни строчек, поля мои в такой глуши...»

Он ругался матом в поэзии - и никогда в жизни. За 46 лет я не помню, чтобы он, рассердившись, сказал что-то ненормативное. А когда в стихах начиналось это - «Можно бы, да на фига», - зал хохотал…

Мне всегда важно было понимать, что я нужна. Во мне вообще силен этот мотив сострадания. И я никогда не становилась впереди него. Как два творческих человека могут сосуществовать 46 лет? Да так, я же никогда себя рядом не ставила: он нужен миллионам, я - камерной группе людей, у меня свой читатель, я не претендую на большее.

И сейчас мне говорят: ты вышла из-за спины... Лучше бы я никогда никуда не выходила.


О ЗЕЛЕНОЙ ЛЕСТНИЦЕ
- Эту лестницу я для Андрея построила, когда ему стало трудно подниматься в дом. О ней - в одном из его неопубликованных стихотворений:



ДОСЛОВНО
Из поэмы Вознесенского «Оза», посвященной Зое



вернутся в события >>