Источник: Silver.ru (100.1 FM)
Зоя Богуславская в программе «Отцы и дети».
14 апреля в проекте «Отцы и дети» писательница, прозаик и драматург Зоя Борисовна Богуславская рассказала о своем детстве, родителях и любимом муже — поэте Андрее Вознесенском. Цитата: «У нас никогда не было недвижимости, собственности. Очевидно, те ценности, которые дает карьера, а именно: власть над людьми, — я воспринимала как обузу».
Михаил Козырев: Дамы и господа, добрый вечер! Это Серебряный Дождь, как, я думаю, вы уже догадались. Я думаю, что ваш день сегодня так же прекрасен, как наш. Солнце благоприятствует к этому, похоже, что весна вступает в свои права.
Фёкла Толстая: В студии Михаил Козырев и Фёкла Толстая. Мы продолжаем серию программ под названием «Отцы и дети».
Михаил Козырев: Сегодня у нас в гостях человек, которого можно представить самыми разными профессиями и эпитетами: литератор и писательница, и муза, и спутник в течение почти полувека великого русского поэта Андрея Андреевича Вознесенского. Автор идеи премии «Триумф» и сегодняшней новой премии «Парабола», учрежденной в память об Андрее Вознесенском, — Зоя Борисовна Богуславская.
Фёкла Толстая: Когда мы рассказали о теме нашей встречи, то вы попросили дать вам собственное, еще без всяких наших вопросов, вступительное слово. С удовольствием микрофон перед вами и аудитория Серебряного Дождя вас слушает.
Зоя Богуславская: Вы сказали, что у вас «Отцы и дети», что надо сказать про поколение, вот я вам хочу сказать, что тот случай, когда и мои родители были бесконечно счастливой семьей, очень благополучной, потому что они были вместе. С их единственной дочерью Зоей Борисовной было несколько сложнее, потому что мой брак с Андреем Андреевичем был третьим. И, наконец, единственный сын, который у меня был во втором браке — Леонид Богуславский, ныне благополучно ушедший от гуманитарных сфер и занимающийся интернетом и высокими технологиями. Рунет — это его детище. Мои родители любили друг друга очень много десятилетий, они были абсолютно советские люди, они из Харькова оба. Один кончил медицинский институт — мама, отец — технологический институт. После чего они рванули в Москву, где была эпидемия тифа. Им за это дали уплотненную квартиру, это отдельная тема. Они жили у буржуев, которых ими укомплектовали. В результат пребывания в этой квартире моя мама переняла у поварихи какого-то бывшего князя все дореволюционные рецепты, так как стояла с ней у плиты. Тем самым моя мама стала одной из любимых хозяек всех моих друзей, потому что она готовила и принимала так, как никто. Много говорили о том, что нельзя себе представить более гостеприимный дом, чем наш. Первый новый год, когда господин Высоцкий взошел на олимп своей славы, он проводил в нашей квартире. Наша квартира с Андреем Андреевичем была в высотке на Котельнической. Этот эпизод, когда мы получили там квартиру, уже существует в кинематографическом варианте. Старший Михалков был тому виной. Моя мать сделалась исключительно талантливым врачом. Во время взлета генетики она защитила диссертацию о детском инсулине, и ее как будущего доктора наук в 20 с чем-то лет выдвинули на Нобелевскую премию. Она не получила Нобелевской, и ее быстренько сняли со всех этих. Это было в тот период, когда генетику сочли вражеским делом, — методика Лысенко. Мама осталась безработной, после чего она все свои усилия вкладывала в то, чтобы ее окружал какой-то сонм медсестер, а она им говорила: «Уйди, не мешай». Специальность ее была педиатр. Когда мама заведовала отделением, мы прибыли в город Томск к тяжело-раненным, в эвакогоспиталь — там были больные, которые уже не могли вернуться на фронт. Меня, девочку, которая могла с ними разговаривать по ночам, любили самые «тяжелые». У меня был парень, у которого оторвало шрапнелью ноги и руки. У него была главная задача: чтобы я ему сделала эвтаназию, но самое главное, чтобы никто не узнал, что он жив. У него было двое детей, он в 18 лет женился перед уходом на фронт, и у него была жена молодая. Он был из Грузии. Я разыскала его жену и сказала ей об этом. Без слез я не могу этого вспоминать. Она целовала эти обрубки, она увезла его и была счастлива, что он жив. Таких историй было очень много, я это вынесла. Поэтому когда меня зовут на помощь — я себе не принадлежу. Я сплотила всех людей в «Триумфе», у меня есть какой-то дар не давать конфликтовать. Как умудрились разделиться все театры? Как я говорю, развелись. Поделились Вахтанговский, поделились мхатовцы, все сделались двумя театрами из-за непреодолимых конфликтов людей, характеров и амбиций. И только 20 человек нашего «Триумфа», в котором были Битов, Спиваков, Меньшиков, Табаков — безоговорочные авторитеты. И как мы ругались во время обсуждений, до хрипоты! Казалось: они сейчас будут стреляться. Я соединила очень много людей. Например, Кисин стал выступать с Башметом.
Михаил Козырев: А еще удивительный механизм, который вы придумали, когда Борис Абрамович вас спросил по поводу того, что нужно делать, и вы ответили ему, что нужно не вкладывать деньги в событие, а вкладывать деньги в механизм создания. И то, что все члены жюри премии «Триумф» тайным голосованием выбирали, кого считали нужным, а потом обсуждали это. Этот механизм оказался самым надежным, и конфликты оказывались за пределами этого. Люди, которые ругались между собой в жизни, могли обсуждать какие-то безоговорочные кандидатуры.
Зоя Борисовна: У вас есть небольшая системная ошибочка. Выдвинули в тайном выдвижении 20 человек, а выбрать нужно было 5. Представляете, как дрались все за каждую кандидатуру? Например, 5 режиссеров и дирижеров. Рождественский, Светланов, Темирканов были выдвинуты в один год.
Фёкла Толстая: Это невероятно!
Зоя Борисовна: Это было чудовищно трудно. Был случай, когда покойный Элем Климов, член жюри, выдвинул кого-то. Я имела несчастье узнать, кого он выдвинул. Это был Абдрашитов. А я говорила им не говорить мне, тем самым, я оказывалась в трудном положении. Идет обсуждение и Элем Климов мне говорит: «Ты-то понимаешь, что это дерьмо?» Они не знали, кого выбирают, не могли никого лоббировать.
Михаил Козырев: Первый привет нам пришел из Финляндии, слушатель передает Зое Борисовне свое пожелание всяческих благ и огромное почтение.
Зоя Богуславская: Мне вчера позвонили из Сан-Франциско: поздравили с предстоящим юбилеем и рождение внучки Зои.
Фёкла Толстая: Хочется вернуться к вашему папе. Вы любезно прислали нам фотографии.
Зоя Богуславская: Я любила до какого-то возраста отца гораздо больше матери, потому что отец любил детей, а мама любила работу. Но я была всем для нее. Она назвала меня Зоей, что в переводе с греческого значит «жизнь». Мой папа в 25 лет был главным инженером завода Орджоникидзе. Сразу их послали на повышение квалификации во все страны. Мой отец был послан в Германию, где моя мать работала в клинике Штерна, поэтому я с детства в совершенстве знаю немецкий язык. Это было еще до фашизма 30-32 годы. После этого начались более трудные времена и трагедии, через которые прошла моя семья. Дивную интеллигенцию, которая наряжалась в бабочки и сюртуки, — их всех пересажали. Мало того, я помню, хотя это от меня скрывали, что была одна вдова немка, на которой был женат очень крупный ученый, ее мои родители приютили, а немка потом сошла с ума, бегала по кладбищу, разрывала землю и искала труп мужа, но он был расстрелян.
Михаил Козырев: Мы расспрашиваем Зою Борисовну о том, как сложилась судьба молодых специалистов, которые тогда выезжали на курсы повышения квалификации в Германию и как они вернулись.
Зоя Богуславская: Были пайки. Был брошен клич «Учить-учиться-учиться!». Молодая Советская Республика осознавала, что нет кадров. Поскольку некому было учить, все то поколение, которое уехало в Серебряный век, то им дали учиться за границей. Все это посылалось официально на два года. И у нас всей семьей туда выехал и отец, и половина инженерного состав завода имени Орджоникидзе. И вот, когда они вернулись, принаряженные, мама посоветовала отцу идти в науку. И просто отпуск… и перевела его в экспериментальный институт. И был отпуск, и когда за ним пришли, галочку поставили, и ушли. Впоследствии мой отец возглавил институт. Он стал научным руководителем института станкостроения имени товарища Сталина. У него вышло колоссальное количество книг, по которым он выучил очень много поколений Станкина, очень много аспирантов, которые клубились в нашей квартире. Потом, когда они его хоронили — все наши представители от Украины до Грузии и Таджикистана приехали молиться на папу, и до сих пор ходят на его кладбище. Он написал учебник «Автоматы и полуавтоматы» и еще очень много книг. Папа и мама были одарены литературно: они оставили записи и дневники.
Фёкла Толстая: А из чего состояла жизнь в вашей уплотненной квартире, какова была атмосфера? Проникала ли к вам сталинская атмосфера страха или жизнь все равно было молодая и счастливая?
Зоя Богуславская: Парадокс этого времени в том, что самым счастливым временем была война. Это вам многие скажут. То же самое происходит с человеческой психологией и индивидуализмом. С одной стороны — это был страшный период посадок. Мои родители верили в то, что это ошибка. До последнего времени, до второго приблизительно курса: первый человек, который пытался мне открыть глаз — это Леонид Зорин, написавший пьесу «Гости», которую запретило ЦК. Он очень ухаживал. У нас было «пятибабье», как говорил Слуцкий, — пять подруг. Все очень яркие: Инна Вишневская, Нея Зоркая… А Слуцкий ухаживал за мной. Однажды, когда убили Кирова, он отвел меня куда-то в уголок и сказал, что неужели ты не понимаешь такая молодая и милая девушка, что это Сталин его убил. Тогда у меня зародились первые сомнения. Но переворот в сознании произошел при Хрущеве: съезд, «культ личности» и прочее.
Фёкла Толстая: У вас этот переворот произошел с убийством Кирова в 56 году? А ваши родители как восприняли разоблачение культа?
Зоя Богуславская: Родители все получили от советской власти, и все разоблачения они считали роковыми ошибками. Первые люди, которые мобилизовались, они же клали жизнь на то, что дали всем все. Можно учиться, нет зоны оседлости. Это также, как воспринимали первых ходивших голыми поэтов, Серебряный век и прочее. Власть в лице Сталина, Ленина так много всего забирала для возвеличивания себя, что это все переходило в испытание славой. Испытание славой и властью — это самое страшное испытание.
Фёкла Толстая: Пожалуйста, расскажите о каких-либо ярких воспоминаниях.
Зоя Богуславская: Пожалуйста! Школа, которую я любила больше чем ГИТИС! Это было первое полное равенство. Мы всем делились в голодное время. Никто не съест свой завтрак, если увидит, что у другого нет. Полное равенство национальное, мы никогда не знали: кто есть кто. Это было очень важно для людей с теми корнями, которые до этого преследовались. Война была выиграна, в том числе и благодаря дружбе народов. Я родилась в атмосфере полной свободы, у нас было ощущение того, что мы живем в лучшей стране. Но самое страшное — это падать с большой высоты иллюзий и разочарований. Но у меня не было такого краха как у военных генералов, потому что я как-то сразу взяла в руки собственную жизнь. Я отказалась от всякого насилия власти над собой, никогда никуда не вошла, хотя мне предлагал заместитель министра. И сейчас мы создали первую независимую премию высших достижений.
Михаил Козырев: Как можно было в той системе, в которой вы росли, не сделать карьеру? Как это можно было исключить?
Зоя Богуславская: Я очень благодарю своих родителей за то, что они в меня вложили, не осознавая этого. Отец учил меня спорту, я бегала за «Буревестник» на беговых коньках, я была в футбольной команде города и была очень озорной. Для меня независимость — это самое главное, даже не свобода. Я никогда не могла терпеть, чтобы мне кто-то приказывал. Никогда не могла, чтобы у меня был хозяин, поэтому я терпела все, что есть, но только чтобы я была одна. Я никогда не отчитывалась.
Михаил Козырев: Т.е. вся эта система встраивания, карьерных перспектив, которые могут открываться, завоевание каждой новой ступени, движения по жизни и новых возможностей — это все мимо вас?
Зоя Богуславская: Еще есть второе свойство. У Андрея Андреевича есть стихотворение, одно из самых последних, которое называется «Лестница», там есть такие слова: «мы жили чуждые наживе». У нас никогда не было недвижимости, собственности. Очевидно, те ценности, которые дает карьера, а именно: власть над людьми, — я воспринимала как обузу.
Михаил Козырев:
Как живется вам, мышка-норушка?
С наружною лестницей дом
Походит на кофейную кружку,
Перевернутую вверх дном.
Каждый день в этой ручке волшебной
Я спускаюсь ступеньками в сад,
Где подтёками божьего щебня
Вековые березы висят.
Гость, пройдя освещенную ручку,
Пробежит сквозь цветной плексиглас
Он и время становятся лучше,
Чем сейчас.
Начинающая архитектор,
Спроектировав этот дом,
Начинила мигающим спектром,
Интерьер его. И кругом
Перерывчатым частым дыханьем
Дышит дом, дышит дом, дышит дом.
В нем мы трудимся, отдыхаем,
А бывает, баклуши бьем.
Это же просто невыносимо
Улетать в иные края!
Дышат легкие выносные
Или трубка дыхательная.
Здесь мы жили глухие к наживе
Обожали «морепродукт»
Пусть беспамятно ноги чужие,
По ступенькам нашим пройдут.
Пусть прослушка или наружка
Постепенно с ума сойдут:
«Почему она светится, ручка?
И куда те ступеньки ведут?»
Зоя Богуславская: Он построил эту лестницу, когда уже совсем не мог ходить, понимая, что у него будет иллюзия, когда он спускается, это я уже про Андрея Андреевича говорю, и он вдруг подытожил... У нас никогда не было недвижимости. У нас никогда не было собственности. Очевидно те ценности, которые дает карьера, временная власть над людьми, я воспринимала как обузу. До сих пор у меня есть Переделкинская дача, и попытка монго сына… надо было уже сбросить и забыть. В Париже я всегда живу в гостинице, у меня стоит пустая квартира, я начинают ее убирать, готовить, я ответственная.
Фёкла Толстая: В гостях у Серебряного Дождя Зоя Михайловна Богуславская, и говорим мы о самом разном: вот вспоминали то, как была устроена счастливая довоенная жизнь, несмотря на все ее очень тяжелые исторические обстоятельства. Зоя Борисовна, в вашей жизни было необыкновенно много поэзии. Все годы, проведенные вами рядом с Андреем Андреевичем Вознесенским, все 46 лет и, наверняка, до этого. Это тоже интересная тема: поэзия 50-60-х годов, это годы в которые атмосфера была напоена поэзией. А вопрос мой о том, была ли поэзия в вашем детстве?
Зоя Богуславская: Вообще никакой!
 |
Фёкла Толстая: То есть ваши родители вообще не интересовались поэзией? Читали ли вам в детстве сказки, вы говорили, что они были одарены литературно? У вас откуда вкус к литературе?
Зоя Богуславская: Ниоткуда, я вся была — совершенно инородное тело. И в семье, и всюду, куда я попадала. Первое мое, так сказать, прикосновение — это были мои 4 подруги, а я была полностью невежественна, а они были очень образованны, сдавали Корнеля и Расина на французском языке. Тогда в этой компании я уже начала интересоваться литературой. В моем детстве только у моей бабушки был весь Диккенс, она жила на Земляном Валу, я родилась в Москве с Андреем Андреевичем в одном роддоме. И у нее я прочитала всю прозу: Пушкина, Лермонтова, — но это все не было моим. Скорее это было развлечением, я читала очень быстро, я не воспитывалась литературой. Я воспитывалась вообще поздно, созревала поздно, женщиной стала очень рано, но на самом деле поздно. Я в 19 вышла замуж за первого мужа. О трудфронте: я поступила в Томске. Мне повстречался красавец-мужчина, который был актером в Ленинградском театре, впоследствии, когда он стал моим мужем, он стал актером Театра имени Моссовета, где он играл с Мордвиновым. Он был абсолютно патриархальный человек, из семьи в которой нельзя было опоздать к обеду, отец говорил: останешься без обеда, если мама была уже за столом. А обидеть маму, которую он так любил и распорядок в семье — было невозможно. И вот в этом качестве я, будучи на курсах ночных дежурств, кончая 8,9,10 класс в городе Томске, я хочу поступать в институт. Я уже подала заявление. И мы стоим у афиши с девочками. Подходит молодой человек и говорит: «Что вы читаете какую-то афишу, когда у нас объявление висит, о приеме в Ленинградский Театральный Институт. Пойдите лучше туда, живите интересной жизнью». И я поступаю в ленинградский. Отец это узнает и перестает со мной разговаривать, потому что он считает, что там только проститутки могут быть. Короче говоря, я поступаю, я там учусь, ночью работаю, и мать моя попадает в тяжелом состоянии в больницу с почками. И я еще каждый день вожу передачи из крапивного супа, хлебные карточки — это город Томск, и мороз сорокаградусный. Не могу не рассказать об одном случае, для характеристики этого времени. Я иду однажды и несу отоваренные карточки хлебные по 400 грамм, а в это время на меня налетает стайка школьников, и говорят мне: «Тетенька, проверьте нам облигацию». И показывают на сберкассу, может мы выиграли. Я вижу, что шпана голодная, но я никогда не умела отказывать. Я иду туда, конечно, они ничего не выиграли. И вдруг откуда-то с горы, это была самая высокая улица в Томске, опять бегут эти сорванцы и говорят: «Тетенька, тетенька, вы оставили карточки». Они все мне вернули — голодные дети! Они догнали меня через полтора километра: голодные в мороз. Я тогда была девушкой не без способностей и опубликовалась уже на втором курсе ГИТИСа.
Фёкла Толстая: На каком факультете вы учились?
Зоя Богуславская: Театроведческий. Я не пошла на актерский — это отдельная история. Я никогда в жизни не выбрала ни одной позиции, когда что-то нужно делать насильно. На театроведческом меня приняли сразу. Один парень стал за мной дико ухаживать. Его звали Георгий Новицкий — мой первый муж. И затем он переехал за мной в Москву, когда уже ленинградский вернулся в Ленинград, а я была переведена в ГИТИС, и мы женились. Когда я приехала сюда господин Мокульский Стефан Стефанович, который был знаменитейшим западником и директором Ленинградского института — вдруг назначается директором ГИТИСа. Мне было просто перевестись сюда, и я еду сюда, и он меня на пятый день встречает и говорит мне — дорогая Зоечка, очень вы прекрасная ученица, учиться вам не придется, весь первый курс едет на Трудфронт. И я была на жутком Трудфронте, где половина девочек сделались инвалидами.
Михаил Козырев: Трудфронт это что?
Зоя Богуславская: Я сейчас расскажу. На реке Оке баржи везут распиленные бревна, которые нужно было поднимать и грузить на контейнер. Поскольку мужчины у нас воевали, а мы там были одни девчонки. У половины начались кровотечения, и они сразу уехали. А наше «пятибабье» было до конца.
Михаил Козырев: Так, а что за история про Мессинга, я хотел бы ее услышать, это что-то неожиданное. Я нигде об этом не слышал.
Зоя Богуславская: Не читаешь моих книг, Миша. Мои предсказания начинаются — первая Ванга. Это же тоже потрясающе, Ванга всю жизнь мне предсказывала про Андрея и про его родителей. А второй был Мессинг. Мы остановились на Мессинге. Мы все были атеистами и понимали, что этого не может быть — плакат «Чтение мыслей на расстоянии» — он жулик. И мы решили доказать это. И я вместе с этими бабами идем во Дворец Культуры на сеанс Мессинга. Система такая: сидит президиум из самых видных умов города — секретарь райкома, председатель профсоюза, ученые города, — Томск же академический город. И все они здесь сидят. Мы пишем из зала записки, что мы хотели бы, чтобы Мессинг сделал. Записка попадает только в президиум. У кого Мессинг читал мысли, он брал того за руку. И мы решили, это все девки придумали, вывести его на чистую воду. Нас потом чуть не линчевали! Я написала в записке прямо противоположное тому, что буду ему диктовать. Я подумала, что если он будет делать то, что я напишу в записке, то значит он жулик. У меня всю жизнь была креативность большая. А если будет делать то, что я говорю — значит, он и вправду мысли читает. В записке было: вот именно этот парень, который сделался моим мужем — я сказала… Нет, в записке написала: «Возьмите у девушки, которая сидит в 5 ряду сумку, передайте ее куда-то, снимите у нее часы», что-то такое. А сама я диктовала следующее: «Подойдите во втором ряду, посадите его за рояль, чтобы он сыграл «Лунную сонату» Бетховена, после чего он должен подойти ко мне извиниться». И я решила, что он никогда не прочитает. Но что же было, ребята! Какой охватил меня ужас, когда они читают, начинают переглядываться. Идет скандал, и срыв вечера, а он делает то, что я ему говорю внутри. И тянет меня.
Михаил Козырев: А как он взял вас за руку?
Зоя Богуславская: Он меня берет и потом он меня туда тащит, делает, что я ему диктую. И про рояль и про все остальное. Весь президиум вскочил — скандал, он же, значит, не умеет ничего отгадывать!
Михаил Козырев: Это блестящая авантюра, которая абсолютно противоречит здравому смыслу. Я не верю, что такие вещи могут быть!
Зоя Богуславская: Слушайте, что было дальше. Тетки партийные с перекошенными лицами — платный вечер, его же посылало Министерство культуры. Сталин же ему разрешил, но только вне столицы проводить эти вечера. Он снимает эти часы, играет этого Бетховена, а сажусь на место вся в капельках пота, и с него градом тоже льется пот. Кстати про него: кудрявые волосы от полуеврейского, очевидно, происхождения, шишка, и он весь в напряжении. Мне было его очень жалко. Я вижу, что он делает то, о чем я думаю. Мозг мой начинает работать: как выйти из положения? Я взяла всех девок, мы выбежали на сцену и покаялись перед всем залом, я сказала, что мы не верили, что тут началось! Нас чуть не линчевали, мы выпрыгнули в окна и в двери как были, а стоял сорокаградусный мороз. На скамейке в парке мы отсиживались, пока все не закончилось. Этого я не забуду никогда.
Михаил Козырев: А как с личной жизнью стало после этого? Как-то выправилась она?
Зоя Богуславская: Нужно было возвращаться. Москва уже принимала, родители мои вернулись, мать перешла в госпиталь. А Богуславская Зоя Борисовна была переведена в ГИТИС.
Михаил Козырев: Я все-таки хотел, чтобы у нас было немного времени поговорить об Андрее Андреевиче Вознесенском.
Зоя Богуславская: Господи, какое счастье!
Михаил Козырев: Первый вопрос вам наверняка неоднократно задавали. Вот в это самое-самое тяжелое и поворотное время, в тот момент, когда громили выставку. И в тот момент, когда Хрущев провозглашал непосредственно вашему супругу: « А вы уезжайте из Советского Союза!»
Зоя Богуславская: Мы с Инной Вишневской в 49-м году отдыхаем. Я в качестве аспирантки Академии наук у Грабаря, Ира — в ГИТИСе аспирантка, мы с ней вдвоем сталинские стипендиатки. Нам дали путевки в половину скидки. Мы гуляли, ходили, однажды видим: толпа народа стоит у стенда с газетами: «Об антипартийной группе театральных критиков и космополитизме», мы читаем постановление ЦК о всех наших учителях. Мы все были сняты со своих дипломных работ, а все эти преподаватели уволены, и стоял первый в жизни выбор: карьера или это. Либо мы их защитим — либо что? Никто не сдался и никакой карьеры не сделал. Был такой самый блестящий критик Юзовский, который потом был с Леной, которая была подругой Сартра — Лена Золина. Ее дочка Маша Золина — переводчица, вы знаете, может быть, живет во Франции. И он сказал гениальную фразу: «Первым умер телефон» — эта фраза прошла через все наше поколение.
Фёкла Толстая: Мы остановились 8 мая 63-го года на высказывания Хрущева в адрес Василия Аксенова и Андрея Вознесенского. Эти его слова сейчас звучат как-то актуально и свежо.
Зоя Борисовна: Первый гром возник в 49-м году, мы соединили события сейчас, после крика Хрущева, вынести это было нельзя. Андрей Андреевич верил в русское слово, он говорил Хрущеву: дайте договорить. Он считал, что если он поговорит или прочитает Хрущеву стих, тот все поймет. Я всюду засветила: нам КГБ подарило документальную запись, которая хранилась и не расшифровывалась, крика Хрущева на протяжении всей встречи с интеллигенцией. Там слышно как Андрей продолжает: «Дайте мне договорить, дайте мне договорить». А Хрущев ему отвечает: «Какой договорить! Вон из Советского Союза! Паспорт вам выпишет Шелепин».
Михаил Козырев: Вы, кажется, говорили, что в какой-то момент у вас телефон перестал звонить.
Зоя Борисовна: Нет-нет, у Андрея ничего не перестало. Но в Хрущеве сидел и второй человек, который разоблачил культ личности. Он стоит против кого он орет. И взбесившийся зал орет: «Вон! Вон!» Ни один не заступился, весь зал орал полностью за власть, и Андрюшка — белого цвета, роняющий стакан и так стоящий. У Андрея есть: «Когда я потом уходил, по ночной брусчатке ни один человек ко мне не подошел. А еще вчера они подписывали автографы». Костанян опубликовал уже после смерти Андрея его однотомник «Прожилки прозы». Все, что он когда-либо сказал в прозе. Он получил «Параболу» за этот том, этот том уникален. Андрею было не так больно, что генсек на него орет, как то, что вчерашние коллеги и приятели предавали его анафеме и кричали «вон!», и он пишет: «Только одна женщина, Зоя Борисовна Богуславская, не побоялась, подошла, утешила». Когда его исключали, я сказала: «Андрюша, иди к нам».
Михаил Козырев: Я запомнил вашу фразу, когда вы сказали, что у вас жизнь была одним сплошным приключением. Каким-то образом эти страшные темные перипетии ваших отношений не касались почти полвека. Особенно в связи с тем, что сумрак возвращается, как пережить времена-то темные? Какой рецепт?
Зоя Борисовна: После крика Хрущева, Андрюшка уехал под Ригу, мне консилиум сказал, что он уже погибает. Две недели у него была рвота, которую остановить не могут. Он потерял 14 кило и продолжал худеть, что бы он ни ел, такой был нервный срыв. Но мы не хотели, чтобы нас жалели, мы были героями совершенно другого рода. И я его настолько оберегала, понимая, что дело в близости, не в сексе — ни в чем. Я действительно с ним провела много времени, под улюлюканье Москвы. Пережить это можно только, когда рядом компания, группа людей, единомышленники или близкий человек, который тебе говорит: «Они временны, а ты вечен». Я говорила: «Ну это же преходящее, был фашизм… О чем ты говоришь? Ты гений! Каждое твое стихотворение для поколений».
Михаил Козырев: С Зоей Борисовной Богуславской мы знакомы уже много лет. Она придумала премию «Триумф», которая долгое время существовала исключительно благодаря тому, что наш общий знакомый, а ныне покойный, Борис Абрамович Березовский долгие годы ее поддерживал. Премия «Триумф» сейчас поставлена на паузу, но Зоя Борисовна сделала благотворительный фонд имени своего покойного супруга — поэта Андрея Андреевича Вознесенского и учредила премию «Парабола».
Зоя Богуславская: Премия учреждена была после того, как он скончался. Члены жюри премии: Гришковец, Дима Быков, Кабаков, Демидова, Рыбников, Кублановский и Лена Пастернак. В этом мае будет год и будет второе вручение. Тайное выдвижение этими же людьми одного человека. Четыре премии, 20 тысяч долларов каждая. Трое номинантов! В прошлом году это было вручено Панкову, Серебренникову, Костаняну, Андрей Гришаев — поэт. Никаких обязательных последователей Вознесенского. Имя Вознесенского — это то же, что он любил в искусстве, направление в искусстве, что он смотрел, и только одна премия из четырех связана с его наследием.
Михаил Козырев: Это то, что Кастонян получил первым.
Зоя Богуславская: После кончины Андрея написано несколько книг — штук пять. Такое ощущение, что осознали очень многие люди, которые все-таки понимали, что это поэзия, что его не будет, что он больше ничего не напишет. Все книги раскуплены.
Фёкла Толстая: Чем поколения отличаются друг от друга? Например, ваш сын, ваши внуки от ваших родителей?
Зоя Богуславская: У меня есть внуки — Анастасия и Дима от Марины, жены Леонида. Сейчас у него новая семья, жена Настя и годовалая девочка Зоя. Настя — удивительно прелестное существо, новой формации, редкой порядочности и доброты. Леонид — технарь, компьютерный человек.
Михаил Козырев: Зоя Борисовна Богуславская была у нас в эфире.