К. ЛАРИНА―: Добрый день. Начинаем программу «Культурный шок». У микрофона Ксения Ларина. И тема нашей сегодняшней передачи — «Лихие шестидесятые: кто и зачем создаёт новые мифы о старом времени?». Понятно, что эта тема у нас возникла на фоне обсуждений завершившегося на Первом канале сериала, который называется «Таинственная страсть». И сегодня в нашей студии я представляю наших гостей. Зоя Борисовна Богуславская. Зоя Борисовна, здравствуйте.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА―: Напомню, Зоя Борисовна Богуславская — писатель и президент Фонда Андрея Вознесенского. Здесь же, в нашей студии, кинокритик и главный редактор журнала «Кинопроцесс» Вячеслав Шмыров. Слава, приветствую тебя, здравствуй.

В. ШМЫРОВ―: Добрый день.

К. ЛАРИНА―: Давайте так. Мне бы не хотелось, чтобы мы с вами углублялись в такие подробности, связанные именно с этим конкретным сериалом, хотя я прекрасно понимаю, что каждому захочется высказаться по этому поводу. Я долго думала об этом, что меня там возмущает, даже не то чтобы… да, именно возмущает в этом фильме. Не те даже мелкие вещи, связанные с какими-то несовпадениями: не та машина, не та музыка, не та песня, не тот ЦДЛ, не тот костюм, не та сигарета, даже не та актриса или не тот актёр. Там заложена какая-то очень важная и глубокая неправда, связанная с конкретными людьми и конкретным временем. Согласны ли вы с этим ощущением, Зоя Борисовна?

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Ой, для меня самое сложное — это разбирать работу знакомых мне людей, иногда друзей. Понимаете, первое, что мне в голову приходит, — что это вложены громадные силы, что все очень старались, что не их вина, что не случилось то или другое. Поэтому выступать в роли как бы аналитика и соглашаться с тем, что это… вряд ли можно назвать удачей этот фильм, мне трудно. Но вместе с тем я просто скажу: там, где фильм не совпадал с моими позициями по этим…

К. ЛАРИНА―: Вы сказали, что там очень важно переставлены акценты, в этом фильме, в отличие от романа, да?

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Я это сказала даже там, что переакцентировка, которая воспринята вот от какой главной ошибки. Василий Аксёнов мне лично, уже будучи очень близок к концу своей жизни, когда появилась «Таинственная страсть»… Это появившийся роман последний, по существу, за два года до его кончины. И вот я его видела в это время, когда он вернулся. У меня громадный материал, кстати, «Возвращенец» был, по-моему, в «Российской газете». Я с ним была связана всегда дружбой и доверием. То есть он мне так много всего говорил, хотя был человеком скрытным.

Сразу скажу, что они очень много говорят в фильме. Они скрытные. Они не делились ни романами, ни похождениями. Вообще эта их соединенность — это были единомышленники, это не была компания, это не была тусовка. Если говорить о дружбе, то я сразу скажу, что они дружили парно. Например, Белый и Окуджава. Например, я не знаю, Роберт и Василий Аксёнов. Андрей с Беллой, конечно, был очень близок, очень много за неё ручался, когда в ней сомневались, в чём-то, в её поведении. Поэтому этого не было как такового.

А что было? Когда я задала этот вопрос Василию Павловичу: «Васенька, что для тебя таинственная страсть? Столько разночтений», — то я ожидала… Но он ответил следующее: «Для меня таинственная страсть — это моя страсть к написанию романа. Вот когда я начинаю роман, я начинаю любить и жить с героями, которых я вывел. И я впадаю в депрессию, когда я закрываю последнюю страницу романа, я расстаюсь, всё». Поэтому таинственная страсть — это страсть к писательству.

И последний вопрос в этой беседе (это всё напечатано было), который я задаю: «Скажи мне, пожалуйста, а что бы ты делал, если бы ты не был писателем?» Он сказал: «Даже не знаю, что бы я делал. Может быть, даже и не жил». Значит, таинственная страсть, прочтённая как страсть бесконечной привязанности, романов, постели, влюблённости — это переакцентирование романа. Кроме того, слава богу, что спасает — написано «по мотивам». Но иногда, конечно, мотивы заходят гораздо глубже, чем истина и действительность. Конечно, очень много там не совпадает и не сходится.

Я вам скажу сразу, что понравилось. Мне понравился очень Морозов, который играет молодого Аксёнова.

К. ЛАРИНА―: Да, мне тоже.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Это додинский актёр, школа сдержанности…

К. ЛАРИНА―: А потому что он не старался быть похожим на какого-то конкретного Аксёнова, он играл героя. Он замечательный артист.

З.Богуславская: Поставлена сверхзадача была — сделать развлекательный фильм.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Он оказался внутренне родственен, по стилистике. Чулпан Хаматова — очень большое совпадение интонаций, духа. Больше всего мне понравилась сцена, когда не впускает… Это было очень в духе Беллы. Когда приходят из органов люди: «Мы сейчас посмотрим». А она говорит: «Да ну, мальчики», — и уже чуть не в объятиях. То есть она могла задержать и очаровать кого угодно. И поэтому ей сошло в жизни и письмо Андропову в защиту Владимова, чтобы его не арестовывали, а сослали. Это же был один из её самых мужественных поступков.

Так что это, конечно, удивительная молоденькая женщина тогда была, которая объёмно очень существовала и которая, конечно… Как вам сказать? Ну, «бриллиант» — это будет по Островскому. Ну, жемчужина среди них. Она была единственная женщина. И её любили все они. Там есть абсолютно неточная сцена, когда домогается её Андрей Андреевич, а она говорит: «Я тебя тоже люблю, но как друга». Я бы сказала, что картина была прямо обратная, поскольку я была… Недаром же она потом, когда мы уже объявили, она пришла, встала на колени, убежала от Нагибина… Не буду говорить, это пошло.

Превалирует какой-то другой смысл в этом всём сериале, который привнесён иногда с отсутствием вкуса, иногда с несуществующими вещами. Есть исторические несовпадения. Конечно, я Андрея Андреевича не могу защищать. Я говорила, что у него был бешеный темперамент, что он летал ради стихов и ради своей жизни на Северный полюс. «Помогите Ташкенту!» Он был в пекле землетрясения. И сколько мы потом вкладывали, чтобы помочь действительно, кроме публикаций поэмы.

И есть, например, у того же Соломона Волкова вдруг в «Диалогах с Евтушенко» фраза: «Вы не испугались, когда Хрущёв кричал?» — «Вознесенский, как он мне говорил, испугался». Это неверно. Он его неверно понял. Андрей Андреевич никогда ничего не пугался, а власти — вообще. Его прессовали очень много раз, как вы знаете, его не пускали. Когда он говорит после Хрущёва… «Вы думаете, у вас ведь кончилась вся эта оттепель, эти два года?» 1964-й — кончилась. 1962-й — началась оттепель. Роман Эренбурга — 1961-й. Это два года несчастных, когда это кончилось фразой Хрущёва, сказанной Андрею. Он говорит: «Вы думаете, у вас оттепель? Кончилась оттепель, начались заморозки. Идите к своим… Вон господин Вознесенский. Паспорт вам выпишут». И реакция Андрея, который ни разу не только не сказал «простите», а он всё время говорил: «Дайте мне договорить. Дайте мне…» — три раза. И он испугался совершенно не крика Хрущёва. Он испугался, как я говорю, потерять страну.

К. ЛАРИНА―: Вы знаете, мы этот фрагмент документальный показывали в эфире на прошлой неделе с Ирой Петровской в передаче, как раз этот сюжет, этот диалог.

В. ШМЫРОВ―: Реальную хронику.

К. ЛАРИНА―: Да, реальную хронику, диалог Хрущёва… ну, попытку диалога…

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: У меня есть стенограмма.

К. ЛАРИНА―: Ну, это в звуке мы слышали. И это, конечно, впечатляет. Это небо и земля между тем, что изобразили в кино, и то, что было на самом деле. Уж не знаю, боялся ли Андрей Андреевич или нет, но это чудовищное производит впечатление, потому что всё это было всерьёз, это всё не поиграшечки. Вот это ощущение фальши меня лично не покидало на протяжении всего фильма. Мне было очень обидно, потому что была реально страшная и тяжёлая жизнь, и была реальная угроза, постоянно исходящая от власти.

В. ШМЫРОВ―: Возвращение…

К. ЛАРИНА―: Да, возвращение. Давайте мы Славе дадим слово. Слава, пожалуйста.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Я просто скажу, что после Хрущёва… Одну фразу добавлю. У Андрея Андреевича началось тяжелейшее заболевание. Я же не была его женой, когда кричали. Когда он меня взял в союзники, это просто оказалось какое-то ощущение инстинктивное дикого доверия, что я никогда… со мной можно в разведку. Я же с ним сидела рядом, когда он писал записку, его исключали из Союза писателей. Он уже смирился было с этим, говорит: «Боже, ни одной строчки не будет…» Политически исключили. И я сказала: «Пиши записку». Я ему дала бумажку и ему продиктовала даже. Я сказала: «Пиши, что ты не можешь реагировать на критику, когда она была вчера. Ты должен подумать и принять решение». И он единственный из них из всех сказал: «Я не могу сегодня осознать правды. Я подумаю и отвечу».

И поэтому Хрущёв, когда он помирал, он же к нему послал или Раду, или Юлька Хрущёва пришла к нам. Она сказала: «Боже мой, как убивался Никита Сергеевич уже на пенсии! «Как я? За что?» — и так далее». Так что действительно возражал Хрущёву Эрнст Неизвестный, который, конечно же, глыба философская и всякая, и который использовал… Ему интересен был этот объект противостояния. А Андрей — он не полемист и никто. Но его стихи ругают или его намерения — и это железный человек! У него характер был твёрдый.

И знаменитое это, когда я говорю: «Куда ты поедешь?» — когда разбился вдрызг перевязанный в Париже. У него завтра презентация, продают его книгу. Я говорю: «Куда ты поедешь?» Тридцать швов. Я с ним в госпитале всю ночь провела, он истекал кровью. Я говорю: «Куда ты?» Это уже был, конечно, частично «паркинсон». Я говорю: «Через мой труп! У тебя швы ещё». Он сказал: «Значит, через твой труп».

В. ШМЫРОВ―: И поехал, да?

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Спокойненько. И я поехала.

К. ЛАРИНА―: Давай, Слава, скажи.

В. ШМЫРОВ―: Вы знаете, я сразу хочу сказать, что, конечно, телевидение не обязано существовать по законам Алексея Германа. Всё-таки телевидение работает на большую аудиторию.

К. ЛАРИНА―: На массу.

В. ШМЫРОВ―: Аудиторию питают мифы. И то, что произошёл момент, когда надо создать мифологию шестидесятых… Ну, она давно возникла, она существует уже, но именно по отношению к поэтам, которые всегда как бы принадлежали к кругу избранных, которые знали, слышали песни на стихи того же Андрея Андреевича Вознесенского, но всё-таки это как бы не персонифицировалось. Поэтому, в общем, мифологизация — это совершенно нормальный этап к бессмертию, к некоему увековечиванию.

Вспомните, княгиня Трубецкая никогда не целовала оковы своего мужа-декабриста, когда он был сослан, это придумал Некрасов. Но Некрасов это придумал талантливо, и он создал тот миф, с которым потом стал ассоциироваться весь декабризм. Потому что кто такие декабристы? «Ну как же, она же поехала в этот Нерчинский рудник, она же целовала эти оковы». Да? А этого не было.

Но, наверное, это совершенно закономерная вещь, если тем более мы как некие очевидцы и благожелатели этого процесса хотим, чтобы он остался в вечности, чтобы он не просто отошёл с теми поколениями, которые это помнили по вечерам в Политехническом музее и так далее. Вопрос другой: как это сделано?

З.Богуславская: Превалирует какой-то другой смысл в этом всём сериале, который привнесён иногда с отсутствием вкуса

К. ЛАРИНА―: Прости ради бога, давай сейчас прервёмся. Через несколько минут вернёмся и продолжим разговор.

НОВОСТИ

К. ЛАРИНА―: Возвращаемся в программу «Культурный шок». «Лихие шестидесятые: кто и зачем создаёт новый миф о старом времени?» — об этом мы рассуждаем с нашими гостями. Здесь, в студии, Зоя Богуславская и Вячеслав Шмыров. И вот как раз Слава пытался вернуть нас к названию нашей передачи и ответить на этот вопрос: кто и зачем создаёт эти мифы?

В. ШМЫРОВ―: Понимаете, у меня всё-таки ощущение, что наша аудитория при всей своей массовости, она сложнее, она даже интеллектуальнее (извините за это слово). И поэтому вот эта «пряничность», которая есть в этой покрывающей все отношения глазури, как правильно сказала Зоя Борисовна, когда они ходят в обнимку, каждый момент обсуждают, ещё Высоцкий там…

К. ЛАРИНА―: И всё время стихами говорят.

В. ШМЫРОВ―: Ещё Высоцкий там рядом, так сказать, пристроен, который вообще к этой компании, по крайней мере в эти годы, прямого отношения иметь просто не мог. Ну, это совсем уж надо это время забыть, не знать, чтобы до такой степени мифологизировать то, что, в общем, наверное, достойно какого-то совершенного другого отношения к себе.

И я думаю, что все наши мечты о каком-то более качественном телевидении, о качественных сериалах, они всё время разбиваются об этот абсурд. И я не могу это предъявить авторам или только авторам. Это всё равно позиция телевидения, которая обмельчает, упрощает, примитизирует и делает всё, чтобы это так или иначе напоминало «Санта-Барбару». Тогда либо не беритесь за этот материал, подождите, либо имейте некоторую смелость делать это хотя бы несколько сложнее. Тем более, насколько я знаю, суперрейтинга у этого сериала не было. Значит, он всё-таки рассчитан…

К. ЛАРИНА―: На интеллектуальную публику.

В. ШМЫРОВ―: …на какую-то подготовленную аудиторию, да. Так что вам мешало это сделать немножко посложнее? Вот, собственно говоря, пока вся моя претензия.

К. ЛАРИНА―: А что у тебя вызвало наибольшее удивление? Что не так, вот скажи мне? Я имею в виду не приметы времени, а что не так в масштабном смысле, кроме упрощения?

В. ШМЫРОВ―: Опять же здесь я должен только согласиться с Зоей Борисовной, потому что обязывает к чему-то название — «К предательству таинственная страсть». В чём предательство?

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Не было там этого.

В. ШМЫРОВ―: Да. Ведь должно быть не просто предательство конкретных семейных…

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Только в стихотворении, которое читает Белла. У них этого нет.

В. ШМЫРОВ―: Мне, правда, потом в Facebook написали, что Белла переделала эту строчку, потом она звучала несколько иначе. Но ведь Аксёнова заинтересовала именно «к предательству».

К. ЛАРИНА―: Давайте вспомним, Зоя Борисовна. Дело в том, что этот сериал кончается в 1968 году. Извините меня, книга-то начинается практически с 1968 года. Там первая глава — это 1968 год. И первая глава — это как раз буквально через три страницы они узнают о том, что произошло в Праге. И дальше там вторая часть-то, весь второй том посвящён уже семидесятым годам. Там всё кончается отъездом Аксёнова в 1980 году. Всё кончается этим, а не 1968 годом. Поэтому это совсем другая история. И главное, что здесь в первых сериях зафиксировано то, о чём ты вспомнил. Там 1957-й как-то… Этого ничего нет. Уж не говоря про Высоцкого.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Нет, есть Василий Павлович Аксёнов, работающий врачом и встречающий блондинку…

К. ЛАРИНА―: Ну, это какая-то «Санта-Барбара», да.

В. ШМЫРОВ―: Вообще странно, что Марина Влади не обиделась. Я понимаю обиду Евгения Александровича Евтушенко…

К. ЛАРИНА―: Я думаю, что она ещё не знает.

В. Шмыров: Телевидение не обязано существовать по законам Алексея Германа

В. ШМЫРОВ―: До неё, видимо, не дошло. Ну, это же мы потом понимаем, что она Марина Влади. Но изобразить её как… Она там агент.

К. ЛАРИНА―: Она агент и проститутка.

В. ШМЫРОВ―: И проститутка, в одном флаконе.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: А мне кажется, что это шутка, когда она говорит это. Ну, не в этом дело.

К. ЛАРИНА―: Ну как? У неё там роман с Аксёновым, они там кувыркаются в гостинице.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Да, я знаю. Это когда она говорит, что это было не то, а было КГБ задание. Это шутка якобы.

В. ШМЫРОВ―: Будем считать, что это шутка.

К. ЛАРИНА―: По поводу КГБ. Вот участие КГБ во всём этом сценарном сюжете — что это такое? Слава, что это за сюжет такой? Потому что там такое ощущение, что он там всех завербовал, начиная с Аксёнова и заканчивая…

В. ШМЫРОВ―: Я как бы не свидетель времени до такой степени, хотя я был знаком с Андреем Андреевичем Вознесенским, это уже в самые последние годы. Конечно, мне сложно об этом судить. Но я думаю, что всё-таки и эта линия требовала более детальной и более сложной проработки. Потому что ведь там изображён такой лирический даже, романтический герой от КГБ, который вроде потому, что он не состоялся как писатель, сегодня помогает Аксёнову. А Аксёнов при этом всячески демонстрирует какое-то своё пренебрежение к нему — что тоже по-человечески не очень понятно, потому что, ну, либо вы уж тогда дружите…

Но когда это повторяется на протяжении 13 серий из сцены в сцену, во-первых, это очень монотонно, а во-вторых, уже сразу видишь в этом какую-то неправду. Всё-таки это люди, которые прежде всего руководствовались какими-то, как мне кажется, конъюнктурными соображениями на тот конкретный момент. Там, например, есть такой персонаж, прообразом которого был Ильичёв, второй секретарь при Хрущёве. Килькичёв, да. Отставка на него не повлияла. Он какой-то собирательный образ, который и Брежнева перешёл. Видимо, надо ждать, что и Горбачёва перейдёт, и так далее. Вот с кагэбэшником происходит то же самое. Они как бы живут в некоей такой закрытой для всех скорлупе, совершенно не меняются, нет каких-то конкретных мотиваций. А ведь этого Килькичёва уже быть не могло.

Не могу здесь не вспомнить историю с запуском в производство фильма «Андрей Рублёв». Она же была в простом: люди, которые уходили, решили насолить тем людям, которые придут, и запустили эту картину. И вот вам картина с Христом, вот вам картина с древнейшей российской историей. И это было запущено. Потом — уже запрещать. Но было бы хуже, если бы это не сняли. Это конкретный конъюнктурный шаг вот той номенклатуры, которая уходила. И сериал на 13 серий, наверное, мог бы это учитывать. Но, к сожалению, во всех сценах присутствует эта монотонность. И она прежде всего в мотивациях этого кагэбэшника, основных персонажей и многих других. И это то, что, скажем так, делает этот сериал явлением всё-таки этого сезона.

К. ЛАРИНА―: А что мы узнаём про время благодаря этому фильму? Нас убеждают, что он как бы является таким общественно-полезным для аудитории, для молодёжи — наконец-то вот они узнают правду о том, как жили их — уже считается, наверное, прадедушки, а не дедушки — вот в это время. Насколько в этом смысле он полезен, Зоя Борисовна? Или вреден? Не знаю… Какую информацию он даёт новому поколению о времени вашей молодости?

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Я вам скажу сразу несколько реплик, вернусь. Я виновата, потому что я не могла в это время… У меня было моё родное и более важное для меня, а именно — в этот момент заседало жюри премии «Парабола» Фонда имени Вознесенского. Большие суммы денег, и мы обычно хотим и молодёжь, и того, кто не заласкан. И мы объявили, это было. Назовём этих лауреатов, если захотите. Премия «Парабола». Поэтому я не могу, будучи человеком ответственным очень и не желая наносить, причинять боль людям, старались, я не могу ручаться, что я права. Сейчас я вам скажу.

Сначала про Высоцкого. Высоцкий, конечно, был внутри. Как вы знаете, в первые минуты Высоцкий все песни пел у нас на Котельнической, и с Андрюшей он был очень близок. И когда там Марина Влади рассказывает, что никто из этих поэтов — ни Евтушенко, ни Вознесенский…

К. ЛАРИНА―: Не помогали ему.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Напечататься. Что ж ты такое говоришь? Ты знаешь, сколько раз ходил Вознесенский к этому… Исаев или как у нас поэт был?

К. ЛАРИНА―: Егор Исаев.

В. ШМЫРОВ―: Егор Исаев из Союза писателей.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Абсолютно. И сколько раз тот говорил: «Вот подумаю. Не получится у тебя». И сколько Андрюшка кровушки потратит. И не Андрей ли всё, что можно было делать вне поля публикации стихов, он делал. Так же, как когда Андрею запретили всё, в книжке о Пановой впервые напечатала «Плачет девочка в автомате», не сказав автора, потому что он был запрещён, ни одной строчки.

Значит, Высоцкий. Мог быть Высоцкий, просто в другом контексте.

КГБ. Вы знаете, даже не в этом плане мне это как-то… Не было шумного КГБ, понимаете. Это же всё делалось тайно. Меня за выступление в посольстве… Всё это было наедине. Вы же знаете, как на самом деле уехал Высоцкий. Его вызвали куда-то…

К. ЛАРИНА―: Аксёнов уехал.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Аксёнов, извиняюсь. И очень доброжелательно сказали: «Василий Павлович, у вас только два выхода: либо вы публикуете «Ожог» за границей, и тогда мы вынуждены будем тут репрессивные меры принять…»

К. ЛАРИНА―: Но это 1980 год уже.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Неважно. Я говорю просто, как они работали. А там были ещё более благожелательные. И пусть кончились сталинские репрессии… И поэтому началось. Меня удивила (вот я не могу не сказать) ещё одна вещь. Почему так много присутствует в сценарии матери Раисы, Кармен, и нет матери Аксёнова? Вообще она не упоминается. Легендарная Евгения Гинзбург!

К. ЛАРИНА―: Давайте я вас поправлю. Там мать не Раисы, там мать Киры имеется в виду, первой жены.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Но потом и Раисы тоже.

К. ЛАРИНА―: Нет, матери Раисы нет.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Жену играет Фурмана, и очень мило играет.

К. ЛАРИНА―: Вот! Это мать Киры, первой жены Аксёнова.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Киры, да. Чёрненькая, правильная. Извините, запуталась. Да, неправа.

К. ЛАРИНА―: Видите как? Всё-таки нас это как-то… Смотрите, мы в перипетиях разбираемся.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: У него там три женщины. Она присутствует, даже когда он врач, играет Пересильд. Очень симпатичная! Я вам скажу, что вообще женщины играют лучше, чем большинство…

К. ЛАРИНА―: Зоя Борисовна, играют-то, может быть, они и хорошо. Вообще актёры ни в чём не виноваты никогда. Актёры выполняют свои задачи.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Нет, там есть и…

К. ЛАРИНА―: Ну, это другой вопрос. Мне как раз не важно, кто играет хорошо, а кто играет плохо. Важно, что́ они играют, про что.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Поставлена сверхзадача была — сделать развлекательный фильм. Это второе, что я сказала. Про «Рублёва» я вам говорю как единственный свидетель 22 прогонов «Рублёва». Я единственная женщина, 6-е объединение писателей во главе…

В. ШМЫРОВ―: Вы были членом худсовета?

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Да.

В. ШМЫРОВ―: Тогда я слушаю очень внимательно.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Я просто скажу. Сейчас у нас «Рай», гремящий фильм. Именно Андрон — для меня он Андрон, а вообще Андрей Сергеевич Кончаловский — подарил мне впоследствии стенограмму последнего обсуждения «Рублёва». Это было кровавое дело. Перед этим я увидела… А вы знаете, что Андрей Тарковский и Андрей Вознесенский на одной партии сидели.

В. ШМЫРОВ―: И соседи по дворам были.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Поэтому я знала его. Но главным образом — через просмотры и кошмар, который был вокруг «Рублёва». И перед этим последним, когда всё-таки удалось что-то пробить, это было, когда он мне сказал, Андрей сам, тот Андрей Тарковский: «Зоя, если в этот раз они зарубят — больше я не могу». Я уже видела, что он харкает кровью, что это нельзя.

И когда началось обсуждение, моя голова придумала шахматную игру в любом плане. Я сказала ту фразу, которую он мне дал в стенограмме… Кончаловский сказал: «Ты всегда была такая. Я тебе делаю подарок — подлинник этой стенограммы». А я сказала одну фразу. Я знала, что фильм принимают, и запускается режиссёрский сценарий, если принят литературный… А если он не принят, 22 раза поправки, у него денег нет запуститься, и его просто раздавят уже. И я сказал такую фразу: «Дорогой худсовет! — а там было бог весть сколько начальства! — Давайте сделаем следующее: со всеми вашими поправками примем литературный сценарий, а он выполнит их в режиссёрском». И они так обрадовались…

В. ШМЫРОВ―: Это был такой компромиссный ход.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Да. Они так обрадовались, что им не надо быть кровавыми. Всё-таки не все же хотели…

В. ШМЫРОВ―: Кстати, тоже краска времени — не хотели они быть кровавыми.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Да, они не хотели.

В. ШМЫРОВ―: А сегодня много желающих стать кровавыми.

К. ЛАРИНА―: Хотели произвести всё-таки впечатление таких человеколюбов, да?

В. ШМЫРОВ―: Усталость режима. Это всё потом перетекло в брежневское время, когда уже не было веры в то, что ты делаешь, но делаешь, потому что ритуально надо обслуживать власть. И это очень важная характеристика. Это всё тогда зародилось.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Тогда же, учтите, религия запрещена. Какой «Рублёв»? Там много было… А «Юнона и Авось» не могла выйти…

К. ЛАРИНА―: «Аллилуя, Аллилуя», да?

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Это я просто добавляю про «Рублёва».

К. ЛАРИНА―: Ну подождите, я хочу вернуться к вопросу, который я вам задала. Полезный это фильм или вредный? Спрашиваю так примитивно, как он сделан. Вот что новое, какую информацию о времени вашей юности он несёт?

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Я поняла. Простите меня, Ксюшенька, я поняла. Я затрудняюсь сказать, потому что я не видела его. Вот я вам говорю, сейчас я взяла и посмотрю.

К. ЛАРИНА―: Посмотрите.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Я видела два или три… Мне даже сказали, что после какой-то постельной сцены с Андрюшей вдруг выступает старший Аксёнов… Фамилия этого актёра?

В. ШМЫРОВ―: Кулагин, Леонид Кулагин.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Да, Кулагин, хороший актёр. И вдруг говорит… Кто-то говорит, что он был влюбчив, Андрей. Но я вообще не реагирую на это никогда, потому что я имею собственное понятие, как он ко мне относился. И вдруг Кулагин говорит: «У него была одна возлюбленная за всю жизнь — его жена, и зовут её Зоя Борисовна Богуславская. Она с ним прожила до последней минуты», — и всё остальное. Это было сказано. Могло быть не сказано. Для меня не играло никакой роли. У меня это было… Я вам просто могу одно сказать, вырежете это.

К. ЛАРИНА―: Не надо!

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Послушайте. Мы летим с Андрюшей, последние уже годы. Он больной, но он ходит, летает. Мы летим из Германии из клиники. Жуткая турбулентность, жуткая! Я ненавижу… Я не боюсь ничего, но я не люблю стихийных бедствий. Шатает всё. И я говорю: «Андрюшка, ты посмотри, как шатается…» Он говорит: «А что ты боишься? Если мы упадём, мы же вместе». Я помню, что я чуть не расплакалась тогда. Он считал, что он свою драгоценную жизнь… Если вместе, то не страшно. Поэтому мы не будем про это говорить.

Хуже другое — например, их очень трогательные, необыкновенные отношения с Пастернаком… «Мне четырнадцать лет». Боже мой!

В. ШМЫРОВ―: А как начинается эта повесть? Со звонка.

В. Шмыров: наши мечты о каком-то более качественном телевидении, всё время разбиваются об этот абсурд

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Звонок Пастернаку. Подходит мать. И он говорит: «Вас к телефону. Можно Андрюшу?»

В. ШМЫРОВ―: А ещё какая-то тень отца Гамлета, который появляется…

К. ЛАРИНА―: Из кустов появляется.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Нет, не в этом дело просто. Поэтому, конечно, не мог читать рукописи и хранить Роберт Рождественский. Это был только Андрей…

К. ЛАРИНА―: Нет, там не так, Зоя Борисовна.

З.Богуславская: Таинственная страсть — это страсть к писательству QТвитнуть

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: А как?

К. ЛАРИНА―: Сейчас я вас буду поправлять. Там рукопись Пастернак даёт Аксёнову на одну ночь. И они все сидят…

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Нет, кроме того, ещё и Роберту.

К. ЛАРИНА―: Нет. Они сидят всю ночь и читают этого «Доктора Живаго», передавая друг другу страницу за страницей. Больше там ничего нет.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Спасибо. Ксения, спасибо. Говорю, я только отрывки… Но я вам говорю правду. Рукопись была у единственного человека, кроме той, которую, наверное, он переслал, и мы об этом не знали. И потому была, что Андрей присутствовал на чтении Пастернаком этой рукописи «Живаго» в присутствии Рихтера, Ливанова, Нейгауза. Это же один четырнадцатилетний мальчик уже у классиков и мастеров. Поэтому за то, что он высидел в собственном исполнении Пастернака. Но, может, не только поэтому. Вы знаете письмо последнее…

К. ЛАРИНА―: Конечно.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Так что тут были отношения… И при этом этот железный характер Андрея Андреевича. Когда ему только кто-то сказал: «Лучший ученик в русле Пастернака и его стихов», — Андрей немедленно от этого ушёл и сказал: «Если похоже, так я начинаю по-другому».

К. ЛАРИНА―: Короче, полезный, наверное, тогда сериал, судя по всему…

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Он не полезный…

К. ЛАРИНА―: Потому что он спровоцировал невероятный интерес опять же — где правда, а где неправда. И об этом спорят, об этом говорят.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Ксюша, может быть, заставит изучать больше это время.

К. ЛАРИНА―: Не знаю. Слава, как ты считаешь?

В. ШМЫРОВ―: Ни особой пользы, но и вреда тоже нет. Вопрос ведь в том, сколько этот сериал будет нас волновать. Ну, нас, а может быть, дай бог, более широкую аудиторию. Я говорю «дай бог», потому что действительно важен этот эффект, когда люди возвращаются к стихам. Давайте подумаем, сколько «Ирония судьбы» — вроде карнавальная история о Новогодней ночи — дала людям. Цветаева, Ахмадулина, Пастернак — сколько поэтов пришло к людям!

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Сам Рязанов. Про непогоду.

В. ШМЫРОВ―: Это уже было в другом фильме. Сколько поэтов пришло к широкой аудитории. Это совершенно точно.

К. ЛАРИНА―: Но мне не хватает таланта в этом всём и вкуса. Вот о чём говорим-то мы, господи…

В. ШМЫРОВ―: Ксения, а здесь у меня второе замечание. Я посчитал, в истории французского кино, по-моему, чуть ли не 12 фильмов про Эдит Пиаф. Есть более талантливые, есть менее, они оспаривают друг друга. Вот пусть у нас это будет.

К. ЛАРИНА―: Кстати, да. Я тоже подумала.

В. ШМЫРОВ―: Тогда мы не будем спорить вокруг одного сериала.

К. ЛАРИНА―: Меня тоже обуяло, скажу вам честно, отчаяние, когда я смотрела. Я посмотрела весь сериал…

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Вам повезло, вы всё смотрели.

К. ЛАРИНА―: …потому что я очень люблю книгу, я не считаю её слабой, как многие говорят. Я считаю, что она очень талантливая, невероятно искренняя эта книга. Да, она субъективная, но это его личные оценки — то, как он это помнит в свои годы (ему было уже за 70, когда он писал эту книжку), как он помнит это время молодости. Но она построена, как джазовая импровизация, как роман «Ожог» его, она по такому же принципу построена: такие всплески, какие-то мелодии, которые вдруг у него возникают в памяти.

И мне было ужасно обидно, что из этого попытались сделать такой байопик, неизвестно про кого, такую «жизнь замечательных людей», о которых они имеют весьма смутное представление. Давайте снимем кино отдельное — «Житие Андрея Андреевича Вознесенского».

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Много фильмов — вот в чём сложность. Уже об Андрее штук пять фильмов.

К. ЛАРИНА―: Но документальные, а сделать художественный. Между прочим, задумайтесь.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Ксюша, я хочу, чтобы они все на меня не спускали всех собак. Мне позвонил Влад Фурман… И когда произнесли эту фамилию, то у меня в памяти всплыли два хороших его фильма. Ну, вы знаете, «Куприн». И я подумала: как славно, что этот роман будет. И впоследствии я не смотрела. Это как бы не его почерк. Вот как говорят: «Сними по Достоевскому боевик». Можно снять и боевик. Можно снять пошлейшую историю, как надрывается. Здесь что произошло, я сказать не могу. Но текста нет того, который… Предположим, у Андрея нет текста, о чём говорить.

К. ЛАРИНА―: Играть нечего. А у Окуджавы вообще ни одного слова, по-моему, нет.

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Ну это вообще!

В. ШМЫРОВ―: Зато песни поёт вовремя.

К. ЛАРИНА―: Друзья, мы должны заканчивать уже нашу программу, потому что я оставила специально время для того, чтобы мы услышали голос Андрея Андреевича Вознесенского. И завершит нашу передачу настоящий Вознесенский с его замечательным стихотворением «Заповедь». Я благодарю Зою Борисовну, благодарю Славу за этот разговор. Всего доброго!

З. БОГУСЛАВСКАЯ―: Спасибо!

СТИХОТВОРЕНИЕ «ЗАПОВЕДЬ» (ЧИТАЕТ АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ)

Вечером, ночью, днём и с утра
благодарю, что не умер вчера.
Пулей соперника сбита свеча.
Благодарю за священность обряда.
Враг по плечу — долгожданнее брата,
благодарю, что не умер вчера.
Благодарю, что не умер вчера
сад мой и домик со старой терраской,
был бы вчерашний, позавчерашний,
а поутру зацвела мушмула!
И никогда б в мою жизнь не вошла
ты, что зовёшься греховною силой —
чисто, как будто грехи отпустила,
дом застелила — да это ж волжба!
Я б не узнал, как ты утром свежа!
Стал бы будить тебя некий мужчина.
Это же умонепостижимо!
Благодарю, что не умер вчера.
Проигрыш чёрен. Подбита черта.
Нужно прочесть приговор, не ворча.
Нужно, как Брумель, начать с «ни черта».
Благодарю, что не умер вчера.
Ибо права не вражда, а волжба.
Может быть, завтра скажут: «Пора!»
Так нацарапай с улыбкой пера:
«Благодарю, что не умер вчера».